Как-то сами собой написались пара приквелов и сиквел к сочинённой когда-то истории (к сожалению, оставшейся на старом форуме). Действие происходит в Аксеоте, частично до, частично после событий "Вихрей войны".
I
Это был один из волшебных летних дней, которые навсегда запечатлеваются в нашей памяти, даже если они не несут никаких важных для нас событий. Месяцы или годы спустя, когда на нас обрушиваются беды и несчастья и кажется, что сама природа вступила в сговор с враждебными силами, такие дни неожиданно возникают в воспоминаниях. Именно тогда, к недоумению окружающих, наши лица озаряются глупыми и потому, должно быть, вполне счастливыми улыбками. Счастье и глупость всегда идут рука об руку. Так Она говорила Ему когда-то, и прекрасное лицо Её было ещё печальнее, чем обычно.
Сколько лет прошло с тех пор? И долго ли Он просидел в безмолвии и неподвижности на этой мягкой траве, под зелёным навесом вековых крон, закрыв глаза и обхватив голову руками? В Заповедном лесу само время кажется нелепой выдумкой, созданной людьми лишь затем, чтобы оживить кошмарные призраки, обитающие где-то на грани их сознания.
Его звали Леонардом. Он был деревенским кузнецом, еще достаточно молодым, чрезвычайно крепкого сложения и почти приятной внешности. «Почти» относилось, вне всякого сомнения, к перебитому в юности носу и ещё, пожалуй, к клочковатой светло-русой бороде, которая придавала ему неуместное сходство с хлебопашцем и от которой Она так настойчиво уговаривала его избавиться или хотя бы привести её в более цивилизованный вид. Этот восхитительный день был самым ужасным днём в Его жизни. Даже случившаяся девять лет назад потеря старшего брата, некогда заменившего ему обоих родителей, казалась не столь значительной по сравнению с сегодняшней катастрофой.
В очередной раз он мысленно возвратился во вчерашний вечер. Отчего-то ему казалось, что там скрыт некий ключ к разгадке… чего именно – он толком не понимал даже этого. А начиналось всё вот как. Оказав помощь всем обратившимся к Ней (две женщины на сносях, один порез, пять случаев алкогольного отравления), Она отправилась в лес со своим мольбертом (диковинное приспособление для живописи, одно из многочисленных Её изобретений). Такое часто происходило и раньше, но на сей раз Она вернулась гораздо позже обычного, уже затемно, и не принесла с собой даже самого маленького наброска. Вид Её был до крайности измождённым, и это тоже было очень необычно: ему всегда казалось, что это неземное существо не ведает усталости. Иногда Она ради развлечения занимала в кузнице место подмастерья, и при всёй своей стати и природной выносливости первым просил об отдыхе именно Леонард. Но самым странным и тревожным было что-то такое, чего Леонард не смог бы выразить словами. Какое-то печальное торжество в совершенно новом, неестественном, звёздном блеске Её глаз. Брошенная Ею фраза тогда показалась Леонарду бессвязной. Он даже не был уверен, что правильно расслышал все слова. «Источник Жизни иссяк. Лес уже не будет прежним». В завершение странного вечера Она зажгла светильник и засела за свои записи, которые всегда носила с собой. Погрузившись в какие-то сложные расчёты, Она лишь вполголоса ругалась, когда приходилось вносить исправления в непонятные формулы, и на все вопросы мужа отвечала невпопад.
В былые времена, до Её появления в деревне, когда Леонард ещё не знал слова «мольберт», как и многих других интересных и нужных слов, напивался после работы в хлам и не упускал случая ввязаться в драку, он, увидев такое поведение жены, непременно заподозрил бы измену. Но в ту пору никакой жены у него не было, а представить себе Её в объятиях любого из односельчан было бы не под силу даже местному дурачку Петрушке с его неуемной фантазией. Её отношение к простым людям с их невежеством, предрассудками и непритязательными взглядами на жизнь было крайне пренебрежительным и скрывала Она его лишь в той степени, насколько того требовали правила приличия. Несмотря на это, в деревне Её – непревзойденную целительницу, неизменно отказывавшуюся даже от символической платы за свои труды – боготворили… если, конечно, не считать эпизода с Её первым появлением в этих местах.
Леонард поймал себя на том, что все его мысли, включая и эту, сегодня идут по замкнутому кругу, и горькая усмешка тронула его губы.
Всё, что было доподлинно известно о Её прошлом – это то, что Она пришла откуда-то издалека. Она говорила на том же языке, что и все селяне, но с каким-то странным, довольно сильно выраженным акцентом. Вне всякого сомнения, она также знала немало других языков. Её походное платье, даже будучи изрядно поношенным, ни в коей мере не походило на бесформенное рубище бродяг, которые не были такой уж редкостью в этих краях. Её дорожная сумка загадочным образом вмещала множество разных диковинных предметов, некоторые из которых приводили невежественных крестьян в суеверный трепет. По молчаливому уговору, существовавшему между супругами, они никогда не касались вопроса о том, кому первому пришла в голову мысль объявить Её ведьмой. По крайней мере, все полтора десятка отчаянных парней, которым Леонард нанёс травмы разной степени тяжести, когда те пытались учинить над чужеземкой расправу, признали свою неправоту, никто не держал на кузнеца зла, а свою вину перед целительницей они всячески стремились загладить.
В сущности, Леонард так и не смог понять, была ли Она на самом деле ведьмой или же ловко создавала такую видимость; имела ли аристократическое происхождение или искусно играла такую роль. Зато с первого же дня знакомства он твёрдо знал: эта миниатюрная и хрупкая на вид юная черноволосая девушка умеет за себя постоять. Ему нередко приходила в голову парадоксальная мысль, что это не Её он спасал от своих односельчан, а совсем наоборот. Временами у Леонарда складывалось впечатление, что в действительности Она намного старше тех лет, на которые выглядела. Разумеется, даже в том обществе, в котором ему приходилось вращаться до встречи с Ней, обратиться к даме с подобным вопросом было бы немыслимо.
Конечно же, инициатива в создании семьи исходила от Леонарда, но при этом кузнеца не покидало ощущение, что решение было принято задолго до этого формального акта, причем без явного его участия. Это была беспокойная мысль, но за ней неизменно следовала другая, куда более приятная. Ему нравилось думать, что Она выбрала его за непохожесть на прочих жителей деревни, а его заступничество послужило для этого выбора лишь поводом.
Очень быстро Она преобразила до неузнаваемости его дом, кузницу, а затем и всю деревню. Со всей округи к Ней ходили не только за исцелением болезней, но и за семенами невиданных цветов и фруктов, за советами по садоводству, огородничеству и уходу за домашними животными, а местный учитель беззастенчиво злоупотреблял Её временем, стремясь получить от Неё знания в самых различных областях, и немало в этом преуспел.
Вскоре родились дети, и они росли настолько смышлеными и неприхотливыми в быту, что напрочь опрокинули все прежние представления кузнеца о маленьких невоспитанных человечках, сеющих вокруг себя хаос и разрушения…
Мысль о детях в этот день, подобно занозе, причиняла боль при малейшем прикосновении. Что же теперь будет с ними? И разве сельский учитель, сам Леонард, да и все прочие селяне не были в определённом смысле Её детьми – детьми, которые теперь осиротели? Кто теперь осуществит мечты обучить детей живописи, музыке и всем наукам, какие только существуют? Кому, кроме Неё, под силу ухаживать за Её удивительным садом и изготавливать чудесные вина, не имеющие ничего общего с тем пойлом, вечным напоминанием о котором будет служить его изуродованный нос? Вне всякого сомнения, вскоре всё здесь снова станет таким же унылым и бессмысленным, каким было до Её появления. Но главное, конечно, не это. Кузнец страшился углубляться в размышления о том, есть ли что-нибудь за последней чертой и если да, то что там уготовано ведьмам.
«Я должен был Её остановить». Но боги, откуда же он мог знать? Попытки Леонарда уговорить Её отказаться от привычки нырять прямо в омут давали не больше эффекта, чем Её нападки на его бороду. Она снова и снова изобретательно отшучивалась (Её манера шутить с самым серьёзным видом ставила в тупик многих, но только не его), а после раз за разом ныряла – и делала это настолько виртуозно, что в конце концов кузнец поневоле поверил в полную безопасность этого развлечения. И вот сегодня Она не вернулась. На берегу лесного озера остались Её одежда и расплывшиеся от быстротечного летнего дождя записи, которыми Она так дорожила. Учитывая Её искреннюю привязанность к Леонарду и детям, это могло означать только одно…
От долгого неподвижного пребывания в одной позе у него затекли руки. Пытаясь устроиться поудобнее, он повернулся и непроизвольно коснулся висящего у него на шее оберега. Эту вещицу, как и ещё пять таких же, но меньшего размера, Она изготовила своими руками. Седьмой оберег, очевидно, теперь охранял её безжизненное тело на дне омута. Безжалостно высмеивая всевозможные суеверия, Она отчего-то очень серьёзно относилась к этим безделушкам и настаивала, чтобы муж и дети носили их, не снимая.
Внезапно на смену охватывавшему кузнеца тихому отчаянию пришло сильнейшее раздражение. «Всё это вздор, и не существует никаких высших сил. И не было никогда на свете ни злых, ни добрых ведьм… во всяком случае, с сегодняшнего дня их уж точно нет!» Он сжал бесполезную вещицу в кулаке, чтобы сорвать её и выбросить как можно дальше, и в тот же момент содрогнулся от удара, схожего с разрядом молнии.
И только тогда он наконец-то осознал назначение оберега, заодно осмыслив и многое, пожалуй, даже слишком многое другое. Ему вдруг стало очень легко и почти радостно. Теперь он точно знал, что ему следовало делать.
В каждый из оберегов, подаренных самым дорогим для Неё людям, Она вложила частицу своей мудрости и знаний. Крепко сжав такой предмет в кулаке, можно было как бы обратиться к Ней за советом по какому-нибудь сложному вопросу, кажущемуся неразрешимым. По крайней мере, в этот раз нужные ответы нашлись как будто сами собой.
Он вёл себя как капризное дитя, представляя выпавшее на его долю редкое счастье горем и тяжким испытанием. Всем до единого жителям его деревни несказанно повезло, а он и его дети были счастливцами из счастливцев. Но ничего вечного в этом мире нет, и сегодня Ей пришла пора выйти на новый уровень понимания мира, отправившись в далёкое и чрезвычайно важное путешествие. Печалиться по подобному поводу означало проявлять не только эгоизм, но и чёрную зависть.
Если их дети от природы наделены хоть какими-нибудь талантами (в чём он почти не сомневался), то избежать печальной участи серых мышей им поможет память о Ней, которую наглядно иллюстрируют оставшиеся после Неё прекрасные картины, чудесные стихи, чертежи невообразимых изобретений и многое другое. Конечно же, в дополнение ко всему этому, им потребуются хорошие учителя. Это значит, что остаток дня они проведут в сборах, а завтра рано утром отправятся в дальний путь. Он точно знал, что одно из умений, которым он выучился у жены ради забавы, может принести ему хороший доход и даже некоторое положение в обществе. В столице востребованы хорошие ювелиры, а он обучался у той, кому не было равных в этом ремесле. Конечно, ему не хватало практики из-за нехватки необходимых материалов, но он был убеждён, что это не станет препятствием на пути к поставленной цели. У его детей будут лучшие учителя, каких только можно нанять за деньги.
Для завершения картины его нового мира оставалось нанести последний штрих. «Без бороды ты будешь смотреться значительно лучше». К большому сожалению, на первых порах ему придётся заботиться о впечатлении, производимом на окружающих. Но придёт время – и он сможет снова носить бороду, которая делает его таким похожим на покойного брата.
Он резко встал и замер на месте. Настолько отчётливо, насколько это позволяли сгущающиеся зелёные сумерки леса, он увидел Её. «Наконец-то ты хоть что-то понял», - прошелестели листья над головой. Видение длилось лишь мгновенье, и он отчего-то твёрдо знал, что оно никогда больше не повторится. «Я всегда буду любить тебя, Лара!», - что было сил крикнул он, а затем быстрым шагом, не оглядываясь, пошёл навстречу собранному из осколков будущему.
II
В харчевне «Жратва и пойло» всегда стоял такой густой и удушливый дым, что среди завсегдатаев давным-давно родилась столь же бесхитростная, как сама эта вывеска, традиция. Каждый день кто-нибудь осведомлялся у хозяина: когда же, наконец, название заведения будет дополнено упоминанием о дыме – об этом главном, наиболее узнаваемом компоненте любого местного застолья. В качестве вариантов обычно предлагались «Дым, жратва и пойло», «Жратва и пойло в дыму» или же «Дым, исторгающий жратву и пойло». Хозяин, изрядно уставший от этих однообразных плоских шуточек, которыми его допекали на протяжении многих лет, реагировал нервно, но до драки дела не доводил.
В тот день всеобщее внимание было приковано к необычному посетителю. Дорогая и броская одежда, длинные тонкие пальцы рук с драгоценными кольцами, немыслимой формы шляпа, из-под которой выбивались длинные и идеально чистые белокурые локоны, выражение смертельной скуки, не сходившее с лица этого смазливого юноши – казалось, всё это было одной сплошной наглой провокацией. Время от времени завсегдатаи переглядывались и недоумённо пожимали плечами. Хотя на плаще незнакомца не было нашивки, указывающей на принадлежность к какому-либо из орденов хаоситов, ни у кого не возникало сомнений, что перед ними волшебник, а связываться с таким – себе дороже. Гораздо разумнее дождаться, пока чужаком всерьёз не заинтересуется кто-нибудь из залётных посетителей, и, не рискуя понапрасну головой, просто насладиться представлением. Однако в этот раз их ожидание затянулось. Каждый из вновь прибывающих в «Жратву и пойло» громил либо вовсе не замечал наглеца, либо рассеянно пробегал по нему глазами, не выказывая ни малейшего интереса.
Вконец раздосадованные завсегдатаи уже вполголоса брюзжали по поводу излишнего усердия волшебников, благодаря которому скоро совсем переведутся дураки, и делать ставки в любимой харчевне им станет решительно не на кого. Однако они умолкли в растерянности, увидев, как к заинтересовавшему их столику направляется девушка, совсем ещё юное создание. Никто из завсегдатаев не встречал её прежде, но каждый понимал, что она – «своя», точно так же, как каждый безошибочно определил для себя в скучающем белобрысом парне чужака.
Спорщики разом воодушевились и принялись заключать пари: удастся ли девчонке задержаться за столиком незнакомца, при положительном ответе – насколько быстро она сумеет его обчистить, и что с ней будет, если попытка окажется неудачной. В числе прочих была сделана ставка на совсем уж невероятное событие: что волшебник разоблачит воровку, но при этом ей удастся благополучно ускользнуть с украденным.
Тем временем незнакомец небрежно, как казалось всем наблюдателям, скользнул по незнакомке взглядом, и понял значительно больше, чем вся компания завсегдатаев «Жратвы и пойла», вместе взятая.
Всю свою сознательную жизнь Он проводил в поисках Настоящего. Тщетность этих поисков побуждала Его к странствиям. Но всюду, где Ему доводилось побывать, он лишь терял остатки веры в человечество, ничего взамен не приобретая. Он наблюдал во всей красе снобизм и лицемерие магов Великого Аркана, ханжество рыцарей Палаэдры, показную свирепость варваров, за которой почти всегда скрывался трезвый расчёт. С раннего детства ощущая в себе идейное родство с хаоситами, Он возлагал особые надежды на благословенное королевство Спазза Маттикуса, но встретил там всё то же лицемерие, ханжество и притворство. Пожалуй, что-то первородное присутствовало в вонючем дыме этой харчевни, но и он уже мало-помалу начинал приедаться.
Но эта девушка, несомненно, была почти такой же настоящей, как Его обожаемая мать. Естественность и искренность чувствовались во всём: в её пружинистой походке, небогатом, но превосходно сидящем на ней платье, заплетённых в небрежную косу длинных золотистых волосах, широко распахнутых глазах, отражающих любопытство, удивление и долю бесстыдства… Несомненно, её наивная уверенность в том, что ей удастся что-нибудь стянуть у волшебника, тоже происходила от естественности.
С приветливой улыбкой он пригласил её сесть, и его крайне радовал вид юной прелестницы, не испорченной воспитанием, за поглощением сомнительной стряпни и совсем уж подозрительных напитков – точнее, жратвы и пойла. Они болтали о разных пустяках, а потом она, сославшись на физиологическую потребность, попыталась улизнуть с Его кошельком, но Он давно был начеку. Простенькое заклинание накрепко приклеило её ноги к полу.
- Бабетта – это, конечно, ненастоящее имя. Так как же тебя зовут?
- Марта, - выдавила она из себя полуизумлённо-полуиспуганно.
Что-то неуловимо, но явно изменилось в Его лице.
- Сейчас тебе кажется, Марта, что мне эти деньги не нужны, в отличие от тебя. Но если разобраться, ты поймёшь, что всё совсем наоборот.
Почти весь следующий год они были неразлучны. Он рассказал ей всё о себе: о родителях, которых Он совсем не помнил, но отчего-то горячо любил мать и страстно ненавидел отца; о своём детстве в школе волшебства, в которую попал помимо своей воли; о побеге и последующих странствиях и даже о той великой цели, во имя которой с недавних пор копил деньги. Её рассказы от трущобах и кабаках были не столь увлекательны, но Он точно знал: она не скрыла от него ничего и не солгала даже в мелочах. Марта действительно была настоящей. «Быть может, для человечества не всё ещё потеряно, если есть на свете такие, как она», – думалось Ему в моменты наивысшего наслаждения, после которых Он обычно отворачивался к стенке и смотрел тревожные сны.
В своих снах он почти неизменно видел себя волком – именно с этим благородным зверем, ценящим свою стаю, ему так хотелось себя отождествлять – но подходящей стаи всё никак не находилось. Когда-то в раннем детстве Он случайно увидел волка, растерзанного ягуаром, и эта почти забытая жуткая картина без всяких видимых причин стала раз за разом являться Ему во сне, причём принадлежность ягуара к женскому полу была более чем очевидной. Любая мысль о связи между этим ягуаром и Мартой отметалась как заведомо абсурдная. По своему характеру эта девушка была куда ближе к волчице или собаке, чем к этой отвратительной самодовольной гигантской кошке, охотящейся в одиночку из засады, не нападающей на сильных противников и старающейся не попадаться на глаза главному врагу Природы – человеку.
Он снова просыпался живым и счастливым, и они вдвоём увлечённо придумывали план очередной аферы. Обобрав до нитки один город, они перекочёвывали в следующий прежде, чем хоть одна живая душа успевала их всерьёз заподозрить. Дела шли на лад: его сбережения росли, как на дрожжах, что не мешало жить им на широкую ногу. Не желая показаться жадным, Он никогда не отказывал Марте в её мелких капризах и лишь с неудовольствием отмечал про себя, что в ней остаётся всё меньше искренности. Наконец, настал такой момент, когда вместо украшений она стала просить книги. «Скоро ей это надоест», – постарался Он убедить себя – и поморщился от мысли, что только что поймал себя на притворстве.
Их история закончилась внезапно и трагически. Однажды поздним вечером они сидели за столом таверны «У минотавра». В это время года дела у тавернщика шли неважно, постояльцев было мало, к тому же бОльшая их часть к тому моменту уже отправилась на боковую. Вопреки обыкновению, Марта ела за двоих, почти безупречно орудуя ножом и вилкой, а к спиртному даже не притронулась. Облик её также был непривычен: вместо того, чтобы созерцать мир широко распахнутыми глазами, как обычно, она как будто бы смотрела внутрь себя. Она выглядела внезапно повзрослевшей.
- Всё это было очень весело, но я больше не могу красть, - медленно и без тени улыбки проговорила она. – Сегодня я узнала, что у нас будет ребёнок. Не желаю, чтобы он стал тем, чем когда-то была я. Даже если ты меня бросишь, я хочу воспитать его похожим на тебя – таким же умным, таким же всезнающим…
Одна яркая вспышка – и Марта вместе со своим неродившимся отпрыском переместилась туда, откуда нет возврата. С соседних столиков с негодующими криками вскочили припозднившиеся посетители – и Он с кровожадной радостью отметил, что трое или четверо из них имеют нашивки ордена Хаоса. Ему по силам было обратить в прах весь этот сброд раньше, чем кто-либо смог бы нанести Ему хоть одну царапину, но сейчас Его беспокойная душа требовала чего-то гораздо большего. И Он метнулся на сближение с парой бродяг, уже выхвативших ножи, и с нечеловеческой силой столкнул их лбами. Разворачиваясь в сторону пиромантов, Он едва успел увернуться от огненной стрелы – Его шляпа заполыхала костром, воздух наполнился тошнотворным запахом горелых волос. Один из только что захваченных у бродяг кинжалов чиркнул проворному хаоситу по горлу, другой одновременно вонзился его коллеге в сердце. На мгновение эти два тела стали щитом, отразившим новые пущенные в чужака заклятия, а затем Он, пользуясь секундной передышкой, без видимых усилий поднял над головой тяжёлый дубовый стол на восемь персон и обрушил его на головы последних бодрствующих постояльцев. Раздался чудовищный рёв, и Он увидел, что огромный минотавр, до того момента не встревавший в драку, выходит из-за стойки с тяжёлым двуручным топором в руках. Пренебрегая своими магическими навыками и даже не вооружившись, Он кинулся навстречу новому противнику. Тот сделал стремительный выпад, и лезвие топора впилось в холёное лицо волшебника. Невероятно легко увернувшись от нового удара, Он схватил минотавра, поднял его над головой и что было силы ударил рогами об стену. Над местом схватки повисла мёртвая тишина. Минуту или две Он с нетерпением ждал, когда с верхнего этажа прибегут разбуженные постояльцы, с которыми можно будет продолжить эту бойню, однако же тишины ничто не нарушило.
- Подлые трусы, - завопил он во всю глотку. – И вы ещё смеете называться хаоситами!
Никто не отозвался. Он подумал, что мог бы сам подняться наверх и устроить там резню, но отказался от этой мысли как недостойной истинного Волка.
Внизу же все были мертвы, и Он почувствовал что-то вроде угрызений совести. Ему было жаль всех этих славных парней, не побоявшихся бросить Ему вызов. Эти головорезы могли бы войти в Его волчью стаю, а могучий минотавр стал бы не только мощной боевой единицей, но и своего рода талисманом для Него, подобно тому, как когда-то давно другой минотавр был талисманом для Его матери. Её тоже звали Мартой, как и эту маленькую дрянь, осмелившуюся заявить, что поняла Его мятежную душу и при этом полюбившую в Нём именно то, от чего Он всем сердцем желал избавиться. Она была единственной, о ком Он ни капли не сожалел. В любом случае, Его правота неоспоримо подтверждалась тем, что Его поступок был продиктован самой Природой, пробудившей в Нём животную ярость. В отличие от цивилизации, Природа ошибаться не может.
Легко и небрежно, одной рукой, Он поднял боевой топор, который даже хорошо натренированный минотавр с трудом удерживал в двух. Он подошёл к запылённой дверце зеркального шкафа и принялся пристально разглядывать своё отражение. Торжествующая улыбка расплывалась по обезображенному свежими ранами лицу. Он не мог узнать себя в зеркале! Вместо смазливого бледнолицего белобрысого юнца с гладкой, как у барышни, кожей на него смотрел суровый воин, только что проливший кровь врагов и немного собственной крови. Огонь уничтожил все волосы и брови (впрочем, последние, пожалуй, надо будет восстановить) и окрасил кожу лица в красный цвет. Топор минотавра, который теперь мирно покоился на Его плече и, несомненно, заслуживает того, чтобы тоже стать частью Его нового образа, расчертил всё Его лицо довольно глубоким шрамом, проходившим прямо через чудом уцелевший левый глаз. Теперь Он не мог не признать, что встреча с Мартой была подарком судьбы: ведь без неё Он мог бы так никогда и не увидеть себя Настоящим. Он только что испытал то, ради чего стоило родиться на свет, и теперь Он сделает всё, чтобы возвращаться к этим ощущениям снова и снова. Он твёрдо знал: с этого дня он больше ни разу не прибегнет к презренному искусству магии, даже если на кону окажется Его жизнь. Теперь Ему недоставало лишь настоящего имени, которое ничем бы не напоминало его прежний лживый образ, и имя это придумалось само собой, без малейшего интеллектуального усилия.
Он задрал голову к потолку и, грозя кулаком кому-то невидимому, заорал:
- Эй, вы, наверху! Я настоящий! Меня зовут Оранус! Запомните хорошенько это имя, жалкие недоделки!..
III
Здравствуй, Дерево.
Наверное, я обращаюсь к тебе в последний раз. Если всё сложится благополучно, я непременно вернусь сюда в своём нынешнем облике и, возможно, поговорю с кем-то из твоих потомков. Век деревьев слишком короток в сравнении с нашим. Впрочем, после некоторых событий это уже нельзя утверждать наверняка.
В твоих краях, дорогое Дерево, люди придают особое значение моменту расставания Разума со своей личиной. Они верят, что этому расставанию должно предшествовать покаяние Разума за всё содеянное с помощью личины.
Слово «покаяние», отсутствующее в моём родном языке, несёт в себе сильный эмоциональный заряд, но с трудом поддаётся рациональному толкованию. Едва ли мне под силу покаяться в том смысле, как это подразумевается людьми. Но из уважения к этому месту и из симпатии к его обитателям я, по крайней мере, попытаюсь.
Эта личина была первой и пока единственной из когда-либо созданных мною. Несмотря на явную ошибку в цвете радужных оболочек глаз, в целом, по-моему, получилось довольно мило. К хорошему быстро привыкаешь: наверное, мне ещё долго будет недоставать и этой своенравной личины с её похотями и слабостями, из-за которых всё чуть не пошло наперекосяк, и человеческой речи, ради которой я столько раз приходила сюда, зная, что ты, Одинокое Старое Дерево, никому не расскажешь ни слова из услышанного от меня, и ещё многого из того, в чём люди привыкли каяться.
В мире, которого больше нет, меня называли маркизой Белиндой. У меня, едва расставшейся с детством, была тайная страсть, и у этой страсти тоже было своё имя и титул герцога. Его увлечением было спасение чужих миров от таких напастей, какой был Его старший брат. Этот старший брат в итоге всех и погубил.
Когда младший из братьев уже был повержен, но нашу древнюю цивилизацию ещё можно было спасти, все надежды опрометчиво возлагались на меня. Тот, кто всё уничтожил, знал меня с ранних лет и не воспринимал всерьёз. Покончив с ним, я отвела бы угрозу от нашего мира. И мне действительно представилась великолепная возможность, но я так и не смогла себя заставить воспользоваться ею. Передававшийся на протяжении многих поколений запрет, ставший частью натуры каждого… нет, почти каждого из нас – не убивай себе подобных – оказался сильнее меня. И я в отчаянии бежала в тот мир, который совсем недавно охранялся Моей тайной страстью, а многие из тех, кто доверился мне, были убиты на следующий же день.
Было очевидно, что Тот, кто обратил меня в бегство, вскоре явится сюда, чтобы уничтожить место, столь явно напоминающее посвящённым о его брате, вместе со всеми обитателями. Но по иронии судьбы я была, да и сейчас остаюсь единственной, кто смог бы оказать ему здесь хотя бы подобие сопротивления.
Мои первые шаги здесь были робкими и неумелыми: сказывалось полное отсутствие опыта. По давней традиции я создала себе личину, придававшую мне сходство с доминирующем в этом мире видом. Как я уже говорила, в мои расчёты вкралась грубая ошибка, и я заполучила глаза необычного для аборигенов цвета, привлекавшие слишком много внимания, но заметила это я слишком поздно.
Очень быстро я разыскала людей, точнее, полукровок, занимавших очень важное место в Его жизни. Я видела их слабость, но это не помешало мне проникнуться к ним симпатией, столь нехарактерной для большинства представителей нашей расы (и, возможно, несвойственной кому-либо из уцелевших после прихода Того, кого я не хочу называть, к власти). Впрочем, слабость эта была очень относительной, если вспомнить, как одна из них приводила в трепет целые армии, а другой, будучи почти ребёнком, расправился один на один с чистокровным демоном.
Разыграв роль юной талантливой ведьмы, остро нуждающейся в наставнице, я убедила королеву открыть ради меня целый пансионат. Чтобы не выдать всех своих способностей, которым ни королеве, ни кому-либо другому из людей или полукровок противопоставить было нечего, я придумала себе раздвоение личности. По моему замыслу, этот несуществующий недуг должен был вынудить наставницу относиться к ученице максимально бережно и избегать любых попыток нащупать предел её, то есть моих, возможностей. Поначалу эта мысль казалась мне очень удачной, но затем я так заигралась, что выдуманная мною Мирра вдруг стала реальностью. Я бросила все силы на то, чтобы обуздать её человеческие страсти, но даже этого порой оказывалось недостаточно.
Именно Мирра ближе, чем следовало, сошлась с сыном моей наставницы. Именно она с моего молчаливого согласия произвела на свет ещё одно полукровное дитя с невиданным магическим потенциалом. Но ни королева, ни её сын так и не увидели этой пугающе прекрасной девочки с таким же необычным цветом глаз.
Когда пришла пора действовать, я снова оказалась не готова. Новое проявление слабости в самый решающий момент грозило обернуться катастрофой не только для меня, но и для всего Аксеота. Послать их троих на верную смерть, оставаясь при этом в тени, было умным и правильным решением. В конце концов, в случае успешного вторжения Того, кто идёт за мной по пятам, их гибель была бы неизбежной. В сущности, я лишь передала их судьбу в их же собственные руки. Но что-то во мне восставало против этого поступка тогда и продолжает негодовать до сих пор. Возможно, это что-то – Мирра.
Узнав, что один из троих полукровок (самый слабый и нелепый и самый «добрый», как это принято называть у людей) выжил, я испытала невероятное облегчение. В то время, как он упорно разыскивал меня по всему свету, я незримо наблюдала за ним. Очень быстро я поняла, что он захвачен чувствами наподобие тех, что доводили до изнеможения бедную Мирру. Участвовать в этом безумии я, конечно же, не могла. Мне очень хотелось ему помочь, но я не знала, как это сделать, пока не ознакомилась с его последней теорией. При всей её наивности, факты говорили в её пользу. Ведь это не я, а трое полукровок остановили полномасштабное вторжение в этот мир. Возможно, формирование здесь новой гибридной расы и в самом деле станет одним из факторов краха новых завоевательных походов демонов на Аксеот.
Не без оснований этот чудом уцелевший связывает особые надежды с плодом безрассудства Мирры – внучкой Моей тайной страсти. Уже сейчас очевидно, что она вобрала в себя как Его силу, так и силу королевского рода полукровок, активно проявлявшуюся исключительно у женщин.
В конце концов, даже если бы в мои ближайшие планы не входило избавление от личины, я всё равно не смогла бы дать ей больше, чем даст уцелевший. Сегодня же я переправлю дочь Мирры к нему – он легко узнает её по глазам.
После этого меня ждут столетия одиночества, которыми необходимо распорядиться с максимальной пользой. Я обязана стать сильной. Не буду строить предположений, встретит ли Тот, которого я должна убить, организованную армию полукровок, когда однажды найдёт способ сюда добраться. Не могу даже предположить, смогут ли они оказать ему хоть какое-то сопротивление в открытом противостоянии. Я знаю точно одно: в Аксеоте он встретит меня, и когда это случится, я не буду целиться в него из укрытия, как когда-то. Я буду стоять рядом и смотреть, как жизнь покидает его, до самого последнего момента.
Изменено: Dolus, 28 Сентябрь 2014 - 11:50
Но замечание дельное
