Обычный вечер в «Новом Гнисисе»
Гостеприимство нордов известно своей ненавязчивостью. А гостеприимство нордов Виндхельма, особенно в последнее время, да еще и по отношению к данмеру, стало настолько ненавязчивым, что его уже и не разглядеть. Хоть не побили, и то хорошо. Я открыл дверь клуба и поморщился – народу в «Новом Гнисисе» собралось много, что отнюдь не способствовало ни свежести воздуха, ни чистоте. Ну да ладно, не за комфортом я сюда шел.
Малтир разглядел меня, кивнул, подзывая к стойке.
- Лопни мои глаза, кого скамп принес! Надолго к нам?
- Как дела пойдут, - я пожал плечами. – Может, и задержусь. Чем горло промочить?
Малтир сплюнул на грязный пол, целясь в большущую щель между досками, и хмыкнул.
- Хочешь, мед назову флином? Мацтом? Могу и скумой назвать, мне не жалко.
- У тебя же наверняка припасено что-то под стойкой? Ладно уж, давай свой мед, я не привередливый. Что нового, о чём люди говорят?
- Да болтают всякое. То нордам с похмелья драконы мерещатся, то легенды какие-то древние вспомнят. По мне, так все это бред пьяного нетча. А про политику тебе Амбарис расскажет, когда придет. Походи пока, послушай, пообщайся с соотечественниками.
Я сунул дорожный мешок за барную стойку, под присмотр Малтира. Данмеры – они, конечно, свои, земляки, но иллюзий я особых не питал – бесхозным вещам могут нового хозяина найти не хуже (а если честно – то и лучше), чем другие представители нашей славной, Обливион ее побери, Империи. Взял поданную барменом кружку с медом и пошел общаться с соотечественниками.
У стены трое темных эльфов, уже изрядно набравшиеся (позор, конечно, но с нордами жить – по нордски пить, как известно), о чем-то оживленно разговаривали. Я встал рядом.
- Ну, и тут я его спрашиваю – а ты сам-то читать умеешь? А он мне гордо так отвечает: норд не читатель, норд писатель…
Эта немудреная и к тому же бородатая шутка вызвала взрыв пьяного хохота. Собеседник остроумца подхватил:
- А вот еще история: попали как-то на необитаемый остров альтмер, босмер и норд…
Дослушивать я не стал, понятно всё. Рядом о чем-то шептались молоденькие девчонки, и я с удивлением отметил, что не у всех были острые ушки и алые глазки. Интересно, что объединяет этот симпатичный интернационал. Я подвинулся ближе и практически вклинился в тесный кружок. Девушки не обратили на меня внимания. Темная зльфиечка с безвкусно накрашенными губами с придыханием рассказывала:
- И тут она узнала, что он – вампир. А тот, второй, оказался оборотнем. И оба за нее борются. И она вся такая растерялась, так романтично, и этот ее хочет, и тот тоже, ой, девочки, вот повезло ей как…
- Неужели такая вкусная была девушка? – Удивился я.
Шесть пар глаз уставились на меня с негодованием и презрением, и я поспешил ретироваться. В трактирном шуме мое ухо выловило слово, которое заставило сердце биться быстрее. Кто-то за спиной что-то говорил о Нереварине. За столиком у стены сидели четверо молодых, еще и пятидесяти никому не было, данмеров. Трое внимательно слушали, а четвертый, одетый несколько странновато, что-то увлеченно рассказывал. Прямо на душе потеплело – интересуется молодежь историей, вон как слушают, глаза горят, рты пооткрывали. Я подошел ближе.
- И тогда Нереварин взял кольцо и пошел с ним к Красной горе, где собирал свои армии ужасный Дагот Ур…
- Подожди-ка, - перебил рассказчика один из слушателей. – Это то кольцо, которое ему Азура дала? А зачем он с ним к горе шел?
- Чем ты слушаешь? Бросить он его хотел в вулкан, сказали же тебе! – зашипел другой слушатель. – Не перебивай.
- И пошел он, значит, к горе – продолжил рассказчик. – Понятно, шел не один. Были с ним посланцы от эшлендеров, и от великих Домов тоже, и Дивайт Фир, они его еще Серым называли, всего… – парень стал загибать пальцы - …девять героев. И спустились они в двемерские развалины, чтобы путь срезать. И там встретился им кошмарный зверь, и Фир тогда сказал, чтобы все уходили быстрее и Нереварина берегли, а сам стал сражаться с чудовищем…
Я принюхался – но скумой не пахло. Да, вот и порадовался за молодое поколение…
Озадаченный, я машинально присел за соседний столик к трем среднего возраста дамам, с унылым видом тянувшим остывший травяной чай.
- Сэра, - обратилась ко мне младшая. – А вы, случайно, не были в Имперском городе?
- Не то чтобы случайно, но был.
- О-о, как мы с сестрами мечтаем туда переехать! Здесь, в глуши, такая тоска! А там – жизнь, там – счастье! Сестры, ну правда же, ну бросим все и переедем в Имперский город…
- Сколько же можно все об одном и том же ныть, сестра! Стыдись! – Самая старшая оказалась и самой суровой.
- Ну давайте хоть сад этот старый на ферме вырубим, сестры… - вмешалась средняя.
- Тьфу на вас обеих, – скривилась старшая. - Все бы вам мечтать. Ага, ждите, вот приедет к нам великий драматург, напишет про вас пьесы, про души ваши сложные да загадочные. Ага, ставить в театрах будут, весь мир слезами умоется, глядя на ваши страдания. Ждите…
Невнятно извинившись, я сбежал от унылых сестер и отправился дальше бродить по залу. В темном углу потрепанный жизнью ветеран многочисленных битв (в основном с алкоголем) что-то говорил своим собутыльникам. Я подошел ближе.
- Эх вы, молодежь. Да, вот в наше время все было куда веселее, и люди добрее, и старших уважали. Я вам рассказывал, как нас с дружками сама Барензия посылала в Сиродил, забрать у одного важного человека ее брильянтовые подвязки? И нечего ржать, подвязки. Ты, сопляк, и крестьянку еще, наверное, без платья не видал, а умничаешь тут. Королевы чулки подвязками брильянтовыми прикрепляют. Что значит к чему прикрепляют, сопляк? К чему надо, к тому и прикрепляют. Смилостивится над тобой Дибелла, узнаешь, к чему. Так о чем я? А, точно, был у нас с дружками девиз тогда: «Один за всех». Ну, нас тогда четверо было, дружба мужская, настоящая. Мы-то втроем не при деньгах были, а четвертый наш из благородных, у него монета водилась. Вот он один за всех и платил тогда в трактирах, а вы, сопляки, ветерану меда пожалели…
Растроганный, я отдал ветерану свою кружку с остывшим медом, и, не слушая истории о том, что они делали двадцать лет спустя, двинулся дальше.
Дуновение свежего воздуха предсказало появление нового гостя. В клуб, прижимая к себе лютню, вошла Луаффин. Я поспешил к ней навстречу.
- Как дела, птичка певчая? Сбежала из «Очага и свечи»? Неужто аборигенам разонравилось горланить про Рагнара Рыжего?
- Рада тебя видеть, бродяга! Не напоминай мне об этой песне, ради Азуры. Целый день за гроши распеваю про этого гада, да про ярла их, тоже гада. Представляешь, пою каждый раз: «Мы скайримские дети, бла-бла-бла, Совнгард ждет нас светлый». Я, эльфийка, всё это пою, и хоть бы кто улыбнулся, только громче меня орут, животные. Я, между прочим, лучшая в коллегии по лютне была, и по флейте, а им чем песня громче – тем лучше, вот и всё искусство…
- Ну, не заводись, перестань. Остынь, после поболтаем.
Луаффин кивнула и пошла к стойке, а я отправился послушать, о чем еще говорят в клубе «Новый Гнисис». Обрывки разговоров смешались в невнятную кашу, и создавалось впечатление, что тут сам Шеогорат ничего не поймет. В одном углу кто-то хриплым голосом доказывал кому-то, имя я не расслышал, что он, хриплый, его отец. В другом углу рассказывали про каджита, который чинил какой-то «примус», в центре зала дрожащим голосом жаловались, что глава гильдии воров сделал предложение, от которого нельзя отказаться, у стойки Луаффин тихонько запела древнюю морровиндскую «Правь, Рейсдания, морями». Я вздохнул и вышел на крыльцо.
Я сел на пронзительно заскрипевшую ступеньку и вдохнул холодный воздух Виндхельма. На улице было тихо и пусто, только куда-то спешил хозяин местного музея. С ночного неба на меня смотрела Секунда, ее напарника видно не было. Я прикрыл глаза и вдруг подумал: а что, если где-то есть мир, в котором только одна луна? Странный, должно быть, мир. Там люди не сидят вечерами по трактирам, болтая о всякой ерунде, там приключения, подвиги, счастье. Там всё не так, все по-другому, там-то, наверное, настоящая жизнь… Я вспомнил унылых сестер и улыбнулся про себя.
Изменено: Олаурон Мор-Галад, 09 Июнь 2013 - 13:30
Метки