Харон сидел в лодке и от нечего делать ковырял ногтем сучок на своем шесте.
Черные волны Ахерона лениво лизали берег. Время близилось к полудню. Невидимое солнце ощутимо припекало с каменного небосвода Аида. Лысина Харона покрылась капельками пота, он не обращал на них внимания. Очень хотелось жрать, но было нечего.
Последние несколько веков дела шли неважно. И это еще мягко сказано. Почти совсем никак не шли дела. Раз или два в год случавшиеся покойники рассказывали, что теперь в мире все очень изменилось. Для переправ на Тот Свет теперь якобы предпочитают каких-то бесов или ангелов (в чем между ними разница Харон не уловил), а в последнее время и вовсе какую-то новомодную трубу со светом в дальнем конце – чушь какая! Рассказывали и вовсе несусветное: что некоторые после смерти предпочитают не отправляться на Тот Свет, а рождаться заново. Сансара, это у них называется. Но уж в это Харон, естественно, не верил. Такую чепуху и малое дитя не проглотит.
– Труба, – бормотал Харон, колупая шест. – И чего их тянет на эту механику? С трубой поговоришь разве? Она разве тебе обскажет, что Там и как, чтобы ты по первости в какой переплет не вляпался, или, скажем, Евриному на зуб не попал? Они говорят – зато бесплатно. Ха, как же! Не бывает так, чтоб доставка – и бесплатно!
Харон сплюнул в Ахерон.
– Здравствуйте.
Харон, медленно осознавая, поднял голову. На берегу, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, стоял невысокий, полный чернявый покойник.
– Чего тебе? – недружелюбно насупился Харон.
– Как чего? – удивился человечек. – Переправиться. На Ту сторону.
– Н-да? – Харон недоверчиво пожевал губами. – А деньги есть?
Человечек пошарил пальцем во рту и, выкатив на ладонь странного вида серебряную монету, предъявил ее Харону. Тот брезгливо принял ее в полу своей хламиды, стер ветхой тканью слюни, и внимательно разглядел.
– Инвестиционная Сбербанка, – брезгливо протянул он. – Где вы их только берете?
– У меня родственники в Крыму, – смущенно пояснил покойник.
– Ладно, залазь, – Харон отодвинулся от борта. – Как звать-то тебя?
– Папукакулос, – радостно ответил человечек, устраиваясь в лодке. Видимо, он не до конца был уверен в покупательской способности своего серебра, и, расслабился только теперь, когда оплата за провоз была принята.
– Грек? – равнодушно поинтересовался Харон, пристраивая шест вдоль борта.
– Эллин! – гордо подтянул пузцо Папукакулос.
Харон, двигаясь медленно, по-стариковски, распустил рвотного цвета парус, и скупо, экономя в движениях, оттолкнулся шестом.
– Вот я и говорю: настало время возрождать национальную эллинскую идею! Включая религию. Ведь по сути, христианство к нам пришло от евреев, оно нам чуждо, как и все остальное, – упоенно вещал Папукакулос. – У нас должны быть свои, исконно эллинские ценности. И они есть! Из глубины веков…
– Так ты что, – довольно грубо перебил его Харон, – греческий националист?
– В первую очередь я патриот! – горделиво вскинул двойной подбородок Папукакулос. – А Вы… виноват, кажется не разделяете?..
– Да по мне будь ты хоть негр, хоть китаец, – хохотнул Харон. – Лишь бы проезд оплатил.
Папукакулос сделал круглые глаза:
– Что Вы такое говорите? Вы же сами персонаж, то есть герой… Ну не герой, а как бы часть древнегреческой мифологии! Как же Вы можете сводить все к деньгам? А национальная гордость?
– А что мне, спрашивается, делать! – раздраженно огрызнулся Харон. – Уволиться не могу, Аид не отпускает. Кому на него здесь пожалуешься – главный! И заработка никакого не стало, даже хлеба купить не на что. Я ж бессмертный – подохнуть не могу, ни от голода, ни от чего, а все ведь чувствую так же как вот вы, люди. Только вы-то помучились, да, глядишь, и отмучились. А мне каково: голодай каждый день тысячи лет? А гордостью сыт не будешь.
Харон снова сплюнул в Ахерон, и туманно закончил:
– Аще и веща душа в дерзе теле, но часто беды страдаше.
Папукакулос потянулся было сочувственно потрепать его по руке, но не посмел:
– Я все понимаю, тяжко Вам приходится, но ведь нельзя же так…
– Да заткнись ты.
Папукакулос обиделся и замолчал.
Лодка ткнулась носом в берег. Папукакулос молча выскочил, и, не глядя на Харона, пошагал к Пилосу.
– Эй, – крикнул Харон, – Поосторожнее там, по правую руку будут Стигийские топи, смотри не угоди!
Папукакулос не оглядывался, спина его оскорблено прямилась.
– Эй! Слышь, Пакакукас, или как там тебя… – Харон махнул рукой. – Ну и проваливай, придурок.
Харон оглядел пустынный берег.
– Что ж, на сегодня хватит, можно и пошабашить, – решил он, и достал полученный от покойника серебряный кругляш. Тот выглядел потяжелее настоящего обола (которого Харон не видел уже незнамо сколько лет), да и серебро в нем явно было чище.
– Эх и разгуляюсь же я сегодня, – сглотнул он слюну. – А еще ведь есть одна эмпуса, неравнодушная ко мне.
Харон сладострастно задрал бороду к каменным небесам и почесал под ней шею.
Тщательно завязал парус, воткнул в илистый берег шест и привязал к нему лодку. А затем, насвистывая забытый три тысячи лет назад всем миром саундтрек к четвертой части Орфических мистерий, размашисто пошагал в ближайшую катагогию.